Это дебют совсем молодого режиссера из Польши, выпускника мастерской Ю. М. Красовского, и первая постановка «Венчания» в России. Событие налицо.
В Петербурге в 2005 году был показан спектакль по этой пьесе, который Эльмо Нюганен поставил в Торуни с Владасом Багдонасом. Еще существеннее пьесы и инсценировки Гомбровича, которые можно было увидеть на петербургских фестивалях и гастролях также лет десять назад: «Космос» Ежи Яроцкого (который утверждал, кстати, что польский театр «подшит Гомбровичем»), «Гуляй-рожа» (по «Фердидурке») Вальдемара Сьмигасевича и «Оперетка» Ежи Гжегожевского.
Дух занимался, в самом деле, настолько эти театральные впечатления были «из ряда вон». Очень мало соотносясь с нашим, отечественным, театральным опытом, они вместе с тем царапали сознание, воплощали еще не сформулированные отечественной сценой реальные коллизии современного существования. То был цвет польской режиссуры, польских театральных авторов; порождение национальной почвы, острой исторической, культурной рефлексии.
Опоздал ли наш театр к Виткевичу, Ружевичу, Гомбровичу? И да, и нет: так же, как и вся Атлантида, казалось бы, замолчанной культуры нашего собственного ХХ века начинает возвышать и еще возвысит свой голос, сдувая «пудру» с искалеченных мозгов, называя вещи своими именами. Ныне мир един, что бы мы ни думали на сей счет. Характерная польская нота в нашей театральной жизни не исчерпывается привезенными спектаклями. Вместе с гастрольными впечатлениями и нечастыми обращениями российских режиссеров к польской драматургии наша сцена постоянно встречается с польской драматургией и режиссурой «из первых рук», лицом к лицу.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю. Смелкина.
По-моему, ценно в ленсоветовском «Венчании», идущем на Малой сцене театра, то, что это именно режиссерский дебют, но не самонадеянный блиц. Несколько лет своего обучения Бениамин Коц провел в России. Мы смотрим на этой сцене «Венчание» новоиспеченного, молодого постановщика, но хочется верить, что он сознательно осваивает здесь «культурный слой» — и польский, и собственно ленсоветовский, и петербургский, который чудесным образом здесь просвечивает. Его отсветы, блики важны, делают обращение театра к Гомбровичу неслучайным, основательным.
В заставке за длинным столом сидят все вместе персонажи «Венчания» — и в памяти всплывает соответствующая мизансцена из «Вора» Веслава Мысливского, давнего недооцененного спектакля Бутусова на ленсоветовской сцене.
Морок войны, фатально меняющий лицо мира и мир людей, человек на ветрах истории. Конечно же, для этой постановки, так же как и для самой пьесы, существен Мрожек, а именно «Пешком» в постановке Анджея Бубеня, с не менее печальной судьбой: попав при рождении в пространственно-временную «яму» ДК у Нарвских ворот, прекрасный спектакль с сильным актерским ансамблем не был восстановлен на сцене БДТ. Кстати: Бубень, который был педагогом Коца в мастерской Красовского, ставил и Гомбровича (о его «Опереттее» В будапештском Национальном театре см. ПТЖ № 78). Сейчас он ставит Ружевича в «Современнике» — и трудно объяснить, почему не ставит Гомбровича у нас.
Т. Сонина и С. Никифорова в сцене из спектакля.
Фото — Ю. Смелкина.
И есть еще одна важная корреспонденция с не столь давним нашим театральным сюжетом: «Венчание» связано с «Liebe. Schiller» Юрия Бутусова по «Разбойникам» на той же Малой ленсоветовской сцене, с московскими молодыми актрисами. В постановке Бениамина Коца две из четырех мужских ролей исполняют также актрисы. Высокая планка шиллеровского ансамбля напоминает о себе в «Венчании». С гендерной буквальностью уходит реалистичность. Достигается эффект нового, неожиданного звучания образов и, как постепенно проявится, «гамлетовской» вибрации в этих партиях.
София Никифорова играет Хенрика — главную роль и, в сущности, автора всех остальных ролей в спектакле, ведь «Венчание» Гомбровича — сущая монодрама. Хенрик воюет где-то «на севере Франции», о чем ему поначалу напоминает друг Владо. Но он-то уже не воюет, его фантазийные видения принадлежат человеку, перешедшему грань реальности. Он видит иное: дом родной в запустении, с умершими родителями, с пропащей девкой-служанкой Маней вместо Марии-невесты. «Небо, земля заколебалися», — как поет Юродивый у Мусоргского. Фантазия и игра, на которых настаивает драматург, должны представить театральный эквивалент апокалипсиса. Для всех эволюций смятенного сознания Хенрика Малая сцена предоставляет нехитрый и, скажем прямо, не очень свежий арсенал: широкий, во все зеркало сцены, кусок парашютного шелка. Тяжесть, таким образом, падает полностью на молодых артистов — и они берут этот вес. Вместо когдатошнего конкретного «тяжкого греха Борисова» здесь — метафизическая «драма современного человека, мир которого рухнул», причем, продолжает Гомбрович, «рухнул не только его мир, но и он сам, и нет больше ни одного из прошлых чувств». Хенрик у Софии Никифоровой делает, по сути, гамлетовскую попытку вправить веку вывихнутый сустав; последним усилием воли и воображения преображает падшее родное гнездо в королевский двор (как не вспомнить Дон Кихота?), и вот его жалкий, вышедший из могилы отец надевает корону, мать становится королевой, Мария — непорочной невестой в фате, покрывающей сцену… Актриса рисует своего Хенрика-солдата, Хенрика-принца, Хенрика-узурпатора в тонких переходах, все подчинено тотальной, катастрофической зыбкости мира, потерявшего опору. Вопрошающие интонации сменяются окончательной опустошенностью.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю. Смелкина.
«Сюжет» рассказывать бесполезно, о чем предупреждает и Гомбрович. Его нет, есть сомнамбулические видения, свидетельства катастрофы. Предуказанные Гомбровичем смена «кабака» на «королевский двор» и крушение всего, как было сказано, обеспечены тонкой актерской работой. Да, здесь персонажи — плод смятенного сознания Хенрика. Мать и Королева (Анна Жмаева) в обеих ипостасях сдерживает импульсивность натуры, непосредственную привязанность к сыну. Отец и Король — прекрасная работа Тони Сониной. Отец на троне — образ благородный и обреченный (как, опять-таки, не вспомнить старика Моора из бутусовского спектакля?). Попытка Хенрика восстановить гармонию проваливается с утратой веры. Венчание оказывается профанным, страшным. Маня — Мария, девка — невеста, служанка — принцесса в исполнении Вероники Фаворской колоритна и сомнамбулична в одно и то же время. Параллель с «Незнакомкой» Блока, по крайней мере, в российском восприятии, очевидна. Только тут уже не разрыв односторонностей, земного и небесного, а полная аннигиляция Марии — Невесты — Принцессы.
Сергей Филатов, играющий Друга и Придворного, ведет существенную тему «человека просто», может быть — последнего человека вообще; его Владо так же не жилец в страшном мире, лежащем в руинах, в мире, «лишенном Бога». Но вот персонаж, у Гомбровича названный Пьяницей, у Сергея Волкова поражает своей невесть откуда взявшейся трезвостью, рациональностью, жестким программным индивидуальным имморализмом, как если бы он зашел сюда из совсем другой драматургии: может показаться, что с ним на сцену, особенно во второй части, выходят артикулированный сюжет и четкая интрига. Ударно сыгранная роль — и, рискну предположить, «недотянутое» звено в композиции спектакля.
Впрочем, определяя эту многообещающую постановку «Венчания» Витольда Гомбровича как событие, я именно имею в виду начало богатой сценической истории этого автора на нашей сцене, до сих пор ограниченной довольно известной у нас «Ивонной, принцессой Бургундской».