Гениальное стихотворение «Постоянство веселья и грязи» в композицию по рассказам, сценкам и немногим другим стихам Хармса не вошло. Но эти слова вполне выражают горестный смысл спектакля — при всех его динамике, темпераменте, изобретательности, юморе, переполняющих почти пустое пространство Малой ленсоветовской сцены (разве что имеются разнокалиберные стулья, столы и пунцовые портьеры, закрывающие дверные проемы в задней стене). Потому что спектакль, боязно вымолвить, конгениален Хармсу — одному из самых проникновенно—трагических писателей о России. А поскольку Россия не меняется — и Хармс не стареет.
Театральное сочинение юного (едва за 20) режиссера Сергея Филатова и участников студии при Театре Ленсовета (выпустившийся в прошлом году курс Анны Алексахиной в Театральной академии) вполне это демонстрирует. Ребята не то что 1920—1930—х, когда действуют хармсовские персонажи, ниоткуда не знают, они и 1970—х не нюхали. Однако им пришлась впору, легла на язык поразительная мелодика текстов Хармса, а главное — до конца внятен страшноватый, злой, бесконечно печальный смысл этих текстов.
Тут, кстати, с Хармсом та же сложность, что и с Зощенко, и, например, с Дмитрием Горчевым, возьмись кто его инсценировать, — со всеми, у кого, по замечанию Набокова о Гоголе, главные события — приключения слога. Вот миниатюра «Разница в росте мужа и жены»: «Муж: Иван! Камердинер Иван! (Входит Иван. У Ивана нет рук.). Иван: Так точно! Муж: Где твои руки, Иван?! Иван: В годы войны утратил их в пылу сражения!» — как это перевести из строчек на бумаге в плоть, мимику, голос живых людей, чтобы вышло не нелепо, но как у Хармса — смешно и жутко? Однако Филатову и его актерам удается: пулей вылетает Иван (Никита Волков), у него две культи, он рапортует с идиотски—лучезарным задором и от полноты патриотических чувств пускается в пляс под хрестоматийный Пятый венгерский танец Брамса, исполняемый всеми участниками на подручных инструментах. Никита Волков проделывает все это превосходно.
Рассказ «Лекция». «Пушков сказал: „Женщина — это станок любви“. И тут же получил по морде». В грамматике бывают безличные предложения, в театре — нет, по морде надо получить от кого—то, так что Пушкову отвешивает оплеуху красавица Луиза (Римма Саркисян). Она в спектакле отвечает за всех женщин—вамп, а Дмитрий Караневский — Пушков — за лиц мужского пола, сексуально озабоченных до психоза. Вообще однотипные герои из разных рассказов логично слиты воедино. Скажем, в «Ссоре» «Куклов и Богадельнев сидят за столом, покрытым клеенкой, и едят суп. Куклов: Я принц. <…> Богадельнев: А ты думаешь, ты принц, так тебя и супом облить нельзя?» Богадельнев (Максим Ханжов) — мужик со здоровенной черной бородой, в овчинном тулупе и красных сапожках, прежде он был тем самым мужем из «Разницы в росте», рычал: «Я выпорол свою дочь, а сейчас буду пороть жену». Но он же Григорьев из великого произведения «Григорьев и Семенов». «Григорьев (ударяя Семенова по морде): Вот вам и зима настала. Пора печи топить. Как по—вашему? <…> Григорьев (ударяя Семенова каблуком по морде): Говори, говори! Послушаем. Семенов (валится на спину): Ох!» Александр Крымов — принц и Семенов разом, в белом костюме и рубашке с воланами, да еще он рекомендуется американцем и говорит с акцентом — и невыносимо, убийственно пластично нарисованная Хармсом сцена тупой жлобской самодовольной агрессии приобретает злободневный политический смысл.
Отрадно встретить в режиссере—дебютанте умение так сладить ансамбль, что никого и не выделишь. Потому несправедливым было бы не назвать остальных: Анна Жмаева, Галина Кочеткова, София Никифорова, Вероника Фаворская, Кирилл Фролов, Лидия Шевченко.