|
Юрий БУТУСОВ нашел «Доброго человека» в Театре Пушкина
Нужен ли сегодня Брехт, как был нужен 40 лет назад, когда вышел легендарный любимовский «Добрый человек из Сезуана»? Тем, кто посмотрит одноименную премьеру в Театре имени Пушкина, придется решать эту задачку заново.
Возвращая пьесу на подмостки, Юрий Бутусов максимально микширует марксизм Брехта, пытается от густо посоленной социальной почвы поднять происходящее к притчевой природе пьесы.
А притча проста. Диалог добра и зла в одном и том же человеке, по Брехту, - две отдельные ипостаси. В Сычуань сходят боги, чтобы найти на земле хотя бы одного доброго человека. Находят. Проститутка Шен Те никому не может отказать, не может видеть голодного, прогнать бездомного. На подарок богов Шен Те покупает табачную лавочку. И сразу оказывается: бесчисленные страждущие готовы ее выпотрошить и растоптать. Чтобы выжить, она призывает на помощь второе «я», обращается в «двоюродного брата» Шуи Та. Тот мигом вышвыривает наглых нахлебников, все «разруливает», ставит на ноги крошечное предприятие «сестры».
Шен Те пытается выжить, но во все переломные моменты китайским божком из машины выскакивает безжалостный братец. Он похож на Чарли Чаплина: усики, котелок, полосатый костюмчик. Шен Те предают, Шен Те обманывают, и наконец она решается: для нее, беременной и одинокой, безопаснее вообще скрыться под личиной Шуи Та. Но все, кто пользовался ее добротой, - обвиняют «брата» в убийстве сестры... Так оно и есть: одна сторона натуры уничтожает другую, добру не выжить без зла.
Бутусов делает спектакль двуязыким: немецкий остраняет, как и завещал нам великий Бертольд, смысл происходящего - зонги идут под титры. Перевод новый, режиссера Егора Перегудова. Скажем, раньше мой любимый зонг (вариант Бориса Слуцкого) звучал так: «...и вот я говорю - забудь про все, взгляни на серый дым. Все холоднее холода, к которым он уходит, вот так и мы пойдем за ним». А теперь вот так: «...ты видишь тот серый дым, что тянется в глубь холодов? Его цели станут твоими...» И так по всему тексту: разрыв с поэзией ради неуклюжей (временами) точности.
Тут проблема. Потому что этот драматург только тогда и объемен, когда его жесткость породнена с поэзией. Воды и песка, в избытке рассыпанного по сцене, - мало. Поэзию несет сценограф: огромная фотография темноглазых девочек-близнецов, ничем не связанных с повествованием, дает ему прелесть поэтических мотиваций. Сценограф Шишкин сдержан: использует черно-белые снимки, укрупненные до размеров сцены, и они вносят в его просторный хаос художественный объем. Фигура обнаженного человека, висящего в воздухе в позе снятого с креста, возникает в сцене, где Янг отказывается от мечты летать.
Модель мира по Брехту сегодня, на мой взгляд, выглядит несколько жесткоугольно-прямолинейной. Возможно, потому и жесткость, присущая режиссерской руке Бутусова, здесь оборачивается некоторой недостаточностью. Но кроме отличной сценографии в спектакле есть еще событие: главная роль. Александра Урсуляк выросла в актрису, которой по силам трагический масштаб, острые метаморфозы, внебытовой рисунок. В этой роли она и клоун, и тигрица, и усталая блядь, и Чарли Чаплин, и Джульетта. Недаром она так нравится богам, посетившим Сычуаньское захолустье: целая толпа добрых людей...
Кажется, это первый серьезный спектакль Театра имени Пушкина после ухода Романа Козака. Его новый руководитель - Евгений Писарев недавно заявил: «Нам нужен яркий стиль». Одно из первых движений к этому стилю - программа «Новая жизнь традиции», которую торжественно объявил Писарев, странным образом «не заметив»: 10 лет программа с этим названием шла в Александринке, только что завершилась.
Бутусов всегда высекает из артистов искры, им самим еще не знакомые. И Александр Матросов, продавец воды Ванг, и Александр Арсентьев, безработный летчик Янг Сун, и домовладелица Ми Цзю, Ирина Петрова, и госпожа Янг, Вера Воронкова, составляют именно брехтовский ансамбль.
...Боги уходят. Плохой конец, вопреки автору, не отброшен. В своих спектаклях Бутусов выпускает наружу какой-то неистовый звук человеческого отчаяния, энергию существа, понимающего, что изменить порядок вещей необходимо и невозможно, - так же, как не кричать об этом. Именно так, разрывая связки, вкручиваясь хриплой валторной в вопль о безнадежной любви, произносит Александра Урсуляк свой финальный монолог. Она еще не умеет экономить себя - и эта жестокая трата оборачивается потрясением зрителей. Новым катарсисом, по Брехту, - сверх сил и законов мира, который - он верил - все-таки можно переделать.
|